«Нет» и «да».
О развитии человеческой коммуникации

Самость и Эго

В последние десять лет авторы-психоаналитики стали все больше использовать термин «Самость» в его феноменологическом значении. Фрейд, говоря по разному поводу о Самости, использовал термин «Эго». На это указывалось Гартманном (1950), который в то же время подчеркивал, что в статье «О нарциссизме» Фрейд ввел критерии для разграничения Самости и объекта, а также Самости и Эго. В той или иной форме понятие «Самость» стало все более часто упоминаться в более поздних сочинениях Фрейда, а в последней своей работе, «Очерке о психоанализе» (1939), он описывает самосохранение как функцию Эго.

В остальной психоаналитической литературе Самость редко отграничивалась от Эго и вряд ли когда-либо определялась. До самого недавнего времени огромная область, которая нам стала доступной сначала благодаря открытию Фрейдом бессознательного, а затем его капитальным переформулировкам теории в терминах психической структуры и дуалистической теории влечений, поглотила внимание психоаналитиков в ущерб таким внешне второстепенным вопросам, как вопросы, относящиеся к Самости.

Можно предположить, что все более интенсивное взаимодействие с исследователями в других областях науки пробудило интерес психоаналитиков к концепции Самости. Однако в гораздо большей степени, как мне кажется, проводить различие между Самостью и Эго постепенно заставило аналитиков аналитическое исследование детей дошкольного возраста под руководством Анны Фрейд. Столь же существенное влияние на исследование Самости оказала проведенная в США огромная работа в области психозов. Ярким примером того является научный вклад Эдит Якобсон (1954).

На чисто теоретическом уровне Бернфельд (1925) обсуждал с точки зрения психоаналитической теории экспериментальные данные, полученные детскими психологами. Результаты, однако, оказались скудными, поскольку узкие концептуальные рамки экспериментальной психологии двадцатых годов не позволяли получить данные, которые могли бы способствовать психоаналитическому пониманию. Это соображение и побудило меня приступить к непосредственному, ориентированному психоаналитическими принципами наблюдению за младенцами, которое началось в 1935 году. Предметом исследования при непосредственном наблюдении за младенцами является довербальное поведение в отличие от психоаналитической терапии, которая имеет дело главным образом с вербальным поведением. Невербальное поведение, прежде всего моторное поведение, является средством отграничения Самости от внешнего мира (Hartmann, Kris, Loewenstein, 1946). Поэтому наблюдение за довербальным поведением младенца заставило исследователей обратить свое внимание на различия между Эго и Самостью. Все более четкое определение концептуальных различий между Эго и Самостью стало появляться благодаря тщательному исследованию роли Эго в адаптации, его аппаратов и функций (Hartmann, 1939), данным о интрасистемных процессах и конфликтах (Hartmann, 1950), выделению синтетической (Nunberg, 1931), организующей (Hartmann, 1939) и интегративной (Kris, 1956) функций Эго. В этом контексте мы уже упоминали работу Якобсон (1954) в связи с ее данными, полученными при анализе взрослых психотиков. Столь же велик научный вклад Маргарит Малер, работавшей с психотическими детьми (1952, 1955). Не так давно Гартманн (1955) и Крис (1955) занялись изучением проблемы Самости с точки зрения распределения и смещений катексиса.

В моих собственных исследованиях младенцев я до недавнего времени воздерживался от обсуждения понятия Самости. Во-первых, по моему мнению и как это будет показано позже в этой главе, зарождение Самости происходит примерно на пятнадцатом месяце жизни. В этом я не согласен с Якобсон (1954), которая полагает, что в первые два года Самость невозможно распознать клинически. Кроме того, мое внимание было поглощено онтогенезом Эго и развертыванием объектных отношений. Теперь мне кажется, что мои наблюдения продвинулись до той точки в развитии ребенка, где становится различимым самосознание и становится доступным интегрированный взгляд на генезис Самости.

В моем понимании Самость есть продукт осознания, осознания субъектом того, что он - чувствующее и действующее существо, отдельное и отличное от объектов и внешнего мира. Однако осознание, функция Эго, проходит через множество стадий развития, из которых в данном исследовании мы достигли лишь той, на которой может быть продемонстрировано самосознание.

Система Эго зарождается в форме телесного Эго на третьем месяце жизни. Именно на этой стадии появляется управляющая и контролирующая организация, которая выполняет свои функции с помощью возникающего сознания и возникающей нервно-мышечной координации.

Можно экспериментально доказать, что на этой стадии субъект осознает перцепты вне его, но нельзя доказать, что Эго осознает субъекта как действующее и чувствующее существо. Если и можно уже продемонстрировать осознание собственного тела, то это будет телесная Самость (Anna Freud, 1953; Glover, 1924). Но даже тогда я бы стал говорить о Самости на этой стадии с некоторой неохотой. Я понимаю Самость как идеационную переработку эмоционального и соматического опыта, основанную на осознании обособленности, индивидуальности бытия. На стадии трех месяцев доминирует первичный нарциссизм, а чувство обособленности и идеационная способность не существуют. Поэтому я избегал термина «Самость» при обсуждении этой стадии и говорил об осознании «не-я» без допущения какого-либо осознания «я».

Я считаю, что выводы, к которым мы теперь пришли в нашем исследовании онтогенеза семантической коммуникации, также позволяют нам представить последовательный отчет о развитии самосознания. В дальнейшем мы попытаемся исследовать этот процесс и дифференциацию Самости от объектов в контексте развития семантической коммуникации у ребенка. В качестве первого шага попробуем вкратце охарактеризовать отношения между «я», «Эго» и «Самостью».

Мы рассматриваем «я», так же, как позднее «Самость», как продукт осознания Эго. Выше мы описали то, что, по нашему мнению, является предтечей «я», а именно осознание младенцем «не-я». Оно возникает в трехмесячном возрасте. В течение последующих трех-шести месяцев младенец вырабатывает осознание «я» с помощью действий, совершаемых в его отношениях с «не-я». Поэтому «я» следует понимать как когнитивный осадок опыта. В отличие от него Эго, как система, является конструктом психоаналитической теории.

Самость и ее происхождение

Самость также является когнитивным осадком опыта, но на более высоком уровне интеграции, чем «я». В хронологическом отношении осознание Самости начинается примерно на пятнадцатом месяце жизни, приблизительно через год после того, как начало осознаваться «не-я». В генетическом отношении Самость можно проследить до «я», тогда как само «я» происходит от эмоционально катектированных отношений младенца с «не-я».

Самость, являющаяся продолжением «я» на более высоком уровне, есть продукт интрапсихических процессов, которые возникают в результате трансформации объектных отношений. В стадии предшествования объектных отношений объект был составной частью «не-я», из которого он постепенно выделился, выступая вначале в качестве парциального объекта. Он достигает статуса объекта любви в результате эмоциональных взаимообменов, которые прогрессирующе развиваются в настоящие объектные отношения.

Эти отношения опосредствуются функционированием Эго; в свою очередь в круговом процессе они формируют в Эго структуру все большей сложности, которая становится действенной благодаря своей прогрессирующей интеграции. Эго осуществляет эти отношения через посредство «я». В этом процессе «я» аккумулирует катектические заряды. В конце концов, усиливающаяся катектическая нагрузка заставляет Эго осознать функцию «я» в развертывании объектных отношений. Благодаря такому осознанию со стороны Эго «я» достигает теперь идентичности в виде Самости.

Самость, даже у взрослого, всегда демонстрирует следы своего происхождения. Ибо ее происхождение, с одной стороны, тесно связано с телом и его функциями (Schilder, 1935), с другой стороны - с обменами в процессе объектных отношений. Это двойное происхождение, нарциссическое и социальное, можно проследить во всех наших упоминаниях Самости, например, самоуважение, самостоятельность, самомнение и т.д. Всякое самосознание сочетает в себе знание Эго о собственной персоне и сознание реакции на нее «другого». Это уже в общих чертах отмечалось Фрейдом (1914) в его наблюдении, что «часть самоуважения является первичной - остатком детского нарциссизма; другая его часть возникает из ощущения всемогущества, подкрепленного опытом (осуществлением Я-идеала), ну а третья его часть проистекает из удовлетворения объектного либидо».

Шаги, ведущие к появлению Самости, состоят из последовательных фаз возрастающей дифференциации в психике и возрастающего осознания субъектом своей обособленности от окружения. Такое осознание не существует на первой из этих фаз в трехмесячном возрасте, когда мир ребенка разделен на «я» и «не-я». Как нами показано в экспериментах, различия между одушевленным и неодушевленным окружением не делается до тех пор, пока оба они обладают определенными примитивными гештальт-атрибутами.

Следующий шаг происходит, когда устанавливается различие между живым окружением и неодушевленным миром. Это различение начинается во второй половине первого года жизни, примерно в восьмимесячном возрасте, когда ребенок становится способным отличать либидинозный объект от чужих людей. Тревога восьми месяцев знаменует начало собственно объектных отношений и определяет стадию зарождающегося осознания Самости. Дифференциация «я» от «не-я» определяет обособленность субъекта от его окружения. Фундамент собственно объектных отношений закладывает мать, которая выступает в качестве объекта любви и поэтому является обособленной от субъекта. Как ни парадоксально, но эти отношения можно было бы назвать зашитой от растущего осознания обособленности. Когда ребенок постепенно и неуклонно лишается кожного контакта и телесной близости, он заменяет их формированием эмоциональных связей.

С другой стороны, возрастающая в последующие шесть месяцев автономия и стремление ребенка к независимости заставляют его еще более резко осознавать свою обособленность. Это достигает кульминации примерно на пятнадцатом месяце жизни в обращении ребенком средства, приобретенного в результате «идентификации с агрессором», против либидинозного объекта. Внешним индикатором этого события является использование ребенком «нет» (жеста и слова), которое он заимствовал у взрослого. Оно начинает использоваться не только в дальнейшем обособлении ребенка от взрослого, но и в объективации Самости ребенка.

Центробежные и центростремительные тенденции

Этой тенденции к обособлению с самого начала противодействует более очевидная тенденция ребенка цепляться за мать. Одновременное присутствие у ребенка, начиная с рождения, диаметрально противоположных тенденций невозможно переоценить. Они имеют свой точный эквивалент в наличии сходных тенденций у матери. С обрезанием пуповины между матерью и ребенком происходит разделение. Они становятся дискретными физическими существами. В то же время, словно побуждаемые отчаянным желанием восстановить прежнее состояние, мать и дитя стремятся к как можно более тесному контакту друг с другом, достигающему кульминации в акте кормления грудью. Но в конце кормления они снова отрываются друг от друга - цикл, который повторяется с каждым актом кормления. В фильме «Отлучение от груди» (1947) я показал, как в конце акта кормления мать пятимесячного младенца, когда ребенок отказался от соска и заснул, снова и снова прижимает его к груди, не в состоянии вынести разлуку.

Повторяющиеся фрустрации, вызываемые задержками между появлением потребности и удовлетворением желания ребенка, усиливают дифференциацию «я» от «не-я». Она определяет младенца как дискретное психологическое существо примерно через три месяца после того, как перерезывание пуповины определило младенца как дискретное физическое существо.

Этому центробежному течению, усиливающему разрыв между матерью и ребенком, противостоит жизненная потребность ребенка в матери и стремление к ней. Фрейд (1914) описал движущие силы этого антитетического процесса следующими словами: «Развитие Я состоит в отходе от первичного нарциссизма и выражается в энергичной попытке его восстановления».

С точки зрения ранних объектных отношений мы никогда не должны терять из виду этот круговой процесс, в котором диаметрально противоположные тенденции ребенка - цепляться и отделяться - находят отражение в столь же противоречивых стремлениях матери обнимать и отстранять. В обычных условиях первые несколько месяцев антитетические тенденции матери находятся в гармоничном взаимодействии с антитетическими тенденциями ребенка. С ростом автономии ребенка синхроничность ребенка и матери подвергается все более частым нарушениям. Такие асинхронные происшествия, равно как и предпринимаемые с обеих сторон попытки восстановить синхроничность, во многом способствуют обогащению развивающихся объектных отношений.

Вначале соответствие между стремлениями матери и ребенка находит свое выражение в большей или меньшей близости телесного контакта. Как уже отмечалось в другом месте, в некоторых дограмотных обществах эта близость непосредственного кожного контакта является чрезвычайно важным фактором в обеспечении спокойного развертывания процессов развития у младенца. Анна Фрейд указывала, какую важную роль в этиологии последующих расстройств играет отсутствие кожного контакта. Эшли Монтегю (1950, 1953) привел доказательства важности ранних кожных контактов для выживания у млекопитающих. Я неоднократно выражал мнение, что во всем западном мире из-за попыток отрицать важность отношений между матерью и ребенком кожный контакт между ними постепенно искусственно редуцировался, что, вероятно, будет иметь вредные последствия для будущих поколений.

Но даже если бы эти отношения и контакты всегда были такими тесными, центробежные тенденции, присущие взрослению ребенка и чувствам матери, не говоря уже о прекращении в конечном счете лактации, неминуемо приведут к отлучению от груди и физическому обособлению. Вряд ли случайно, что хронологически это очень часто совпадает со стадией, на которой младенец становится способным отличать мать от посторонних людей, то есть воспринимать ее как человека, которого он узнает среди всех остальных.

Собственно объектные отношения

Это является точкой, к которой я отношу возникновение настоящих объектных отношений, собственно объектных отношений. Разумеется, это положение будет верным или неверным в зависимости от того, как мы определим термин «объектные отношения». Я всегда указывал, что минимальной предпосылкой для настоящих объектных отношений является наличие достаточно интегрированного и организованного Эго наряду со способностью отличать либидинозный объект от всех остальных людей на земле.

Отношения, предшествующие установлению настоящих объектных отношений, прежде всего имеют характер непосредственного удовлетворения потребности. Это не исключает того, что эти отношения могут быть довольно сложными. Их требования часто нелегко удовлетворить, а их замена может представлять большие проблемы. Но это в равной мере относится и к устойчивым условным рефлексам. Тем не менее эти трудности совершенно несопоставимы с теми, которые возникнут, когда установятся настоящие объектные отношения, и мы можем задаться вопросом, в чем заключается это различие.

По моему мнению, непосредственное удовлетворение потребности в период предобъектных отношений (варьирующее от кормления грудью до телесного и кожного контакта) включает в себя довольно простые элементы, сравнительно легко продуцируемые и репродуцируемые. Но собственно объектные отношения объединяют непосредственное удовлетворение потребности с эмоциональным и психологическим взаимообменом; они создают ткань высоко индивидуальных эмоциональных связей. Если они рвутся, заменить их нельзя. Необходимо сформировать новые связи - задача, которая чрезвычайно трудна. Она требует уступчивости как от того, кто заменяет мать, так и от ребенка. Оба они должны пройти через начальные и негласные прелиминарии, которые ведут у нормального младенца к развитию предобъектных отношений, а от них - к формированию настоящих объектных отношений. Этот процесс требует беспредельного терпения и неисчерпаемой эмпатии со стороны того, кто заменяет мать. В недавно проведенных экспериментах с так называемой «анаклитической терапией» (Margolin, 1954) была предпринята первая попытка применить знания, полученные из наблюдения над детьми, в терапии взрослых. Занимающиеся терапией аналитики, без сомнения, увидят значение для терапии наших гипотез о происхождении коммуникации.

В нашем обсуждении мы продвинулись от точки, где мать и дитя стали дискретными физическими существами после родов, до точки, где они становятся дискретными психологическими существами после отделения «я» от «не-я». Следующий шаг происходит в третьей четверти первого года жизни, когда телесные и кожные контакты становятся более редкими и заменяются эмоциональными связями. Прогрессивное развитие этих эмоциональных связей в течение следующих шести месяцев, их динамическая переработка через идентификацию с агрессором, ведет к формированию Самости. Младенец, который из дискретного физического существа стал дискретным психологическим существом, в результате конфронтации Самости и не-Самости, то есть с «другим», организуется, наконец, в качестве дискретной социальной единицы, субъекта.

Существует множество поразительных параллелей между онтогенезом Самости и онтогенезом дифференциации между «я» и «не-я». В обоих случаях главную роль играет фрустрация. Ребенок в трехмесячном возрасте вынужден различать «я» и «не-я» из-за фрустрации своих оральных потребностей, когда он желает грудь. Точно так же пятнадцатимесячный ребенок вынужден осознать различие между Самостью и «другим» из-за фрустрации, которой подвергает его волевой акт «нет» либидинозного объекта.

Другая параллель в развитии того и другого становится очевидной, если мы рассмотрим его в аспекте объективации. Когда «я» дифференцируется от «не-я», происходит осознание «не-я», но не осознание «я». Точно так же, когда в восьмимесячном возрасте устанавливается либидинозный объект, происходит осознание объекта, которое можно увидеть и доказать, но не осознание Самости. Оно достигается только в последующие шесть месяцев в результате аффективных взаимообменов в рамках объектных отношений.

С точки зрения развития оба эти события прогрессивны в том, что каждое из них на своем уровне приводит к большей согласованности с принципом реальности. То, что принцип реальности начинает функционировать, становится заметным на трехмесячном уровне, когда голодный младенец оказывается способным приостановить побуждение к немедленному удовлетворению своей оральной потребности. Он делает это на время, необходимое для того, чтобы воспринять лицо матери и среагировать на него. Это - шаг в развитии, в котором «я» дифференцировано от «не-я» и в котором младенец начинает осознавать «инакость» окружения. Отсрочка удовлетворения становится возможной благодаря функционированию принципа реальности, который в этой фазе приобретается в результате созревания, сочетающегося с развертыванием и организацией сознательного восприятия, и отложения следов памяти при пробуждении аффективных отношений с удовлетворяющим потребность объектом.

В течение последующих двенадцати месяцев все больше число систем и функций Эго подпадают под власть принципа реальности. Когда в пятнадцать месяцев ребенок отличает Самость от «другого», он должен, кроме того, перенять некоторые из функций объекта любви. Речь идет о функциях, которые либидинозный объект осуществляет в качестве внешнего Эго ребенка, например, исполнительную функцию в сфере локомоции, функцию развлечения ребенка и т.д. Менее очевидной, хотя и более важной, является роль либидинозного объекта в осуществлении для ребенка проверки реальности. Это означает, что ребенок теперь в буквальном смысле сталкивается с все большим числом неопровержимых фактов реальности. Прежде его из одной комнаты в другую носила мать, невредимым, с разумной скоростью. Теперь он бегает слишком быстро, теряет равновесие и больно ударяется головой о дверной косяк. Такие переживания заставляют его начать «оценивать» (Jacobson, 1954) свои способности передвижения, равновесия, восприятия глубины - словом, ограничения своей физической Самости. Он вынужден соотносить одну за другой части своей персоны с окружением, расширяя тем самым диапазон своих мыслительных процессов и, соответственно, своих психических функций. В сфере эмоций он сталкивается с коллизиями иной природы. Последствия этого аналогичны, за исключением того, что переоценку приходится производить через соотнесение себя с «другим».

Таким образом, объективация Самости сопровождается объективацией «другого». С этого начинается новая эра в проверке реальности. Новая автономия, основанная на уверенности в себе, которую придает ребенку использование им «нет» в отношении взрослого, также заставляет его пользоваться способностью рассуждать и принимать решения в каждом своем действии. Суждение является функцией, которую можно применять только через постоянно повторяющуюся проверку реальности. Это ведет к экстенсивному развитию, обогащению и усилению систем, функций и аппаратов Эго. Поэтому мы сформулируем следующие положения.

Приобретение «нет» является индикатором нового уровня автономии, осознания «другого» и осознания Самости; оно является началом реструктурации умственных процессов на более высоком уровне сложности; оно побуждает к расширенному развитию Эго, в рамках которого принцип реальности все более преобладает над принципом удовольствия.

Направление, взятое этим развитием Эго, становится еще более очевидным в ролевых играх, которые, как правило, появляются в первой половине второго года жизни, примерно в пятнадцатимесячном возрасте. В них ребенок пеленает свою куклу, кормит ее из бутылочки, укладывает в постель и использует для куклы жест «нет». В этих действиях отчетливо проявляется мера самосознания. Она проявляется еще более отчетливо, когда, как мы упоминали ранее, ребенок использует «нет» по отношению к себе, воображая в игре, что он делает что-то запретное.

В этих играх расщепление между Эго и Самостью является очевидным. Реструктурированное Эго объективировало Самость, рассматривая ее как объект. Эго применяет здесь то же средство в отношении Самости, которое оно научилось применять против матери, а именно «нет». Оно научилось использовать это средство благодаря идентификации с агрессором; это привело к усилению объективации матери. Теперь использование «нет» в собственных играх приводит к усилению объективации Самости.

Мы говорили о смещении катексиса, которое происходит при идентификации с агрессором. В этом механизме пассивное подчинение неудовольствию заменяется активной агрессией. Такая реструктурация имеет свой идеационный эквивалент, а именно впервые появляется способность к абстракции. Вполне вероятно, что благодаря смещению агрессивного катексиса возникают многие психические операции, а среди них операция абстрагирования.

Начало осознания Самости основано на осознании «другого». Несомненное доказательство этого самосознания ребенок предоставляет примерно на восемнадцатом месяце жизни, когда начинает говорить о себе в третьем лице.

Резюме

Чтобы облегчить задачу читателя в слежении за сложным взаимодействием между психическими энергиями и актуальными переживаниями, ведущими к приобретению «нет», мы суммируем наши данные: 1) наследственное оснащение ребенка, включающее в себя способность формировать объектные отношения; 2) процесс созревания; 3) процесс развития. Этот последний процесс имеет два разных аспекта: а) объектные отношения, б) эндопсихические процессы ребенка. Наследственное оснащение ребенка является фокусом силового поля, созданного изменением объектных отношений. Эти объектные отношения порождают отзвук в эндопсихических процессах ребенка, ведущий к смещениям катексиса и формированию психических структур, которые в свою очередь взаимодействуют в круговом процессе с силовым полем постоянно меняющихся объектных отношений. Говоря кратко, достижение отрицания является результатом взаимодействия между объектными отношениями ребенка и его эндопсихическими процессами. Использование ребенком «нет» в жесте или слове указывает на то, что это было совершено.

Теперь мы обсудим природу экстенсивных изменений, которые попутно происходят в объектных отношениях, а также в эндопсихической структуре и движущих силах ребенка.

Ступени в объектных отношениях

Когда ребенок использует умственные процессы для выражения агрессии против либидинозного объекта, он в то же время приобретает новое средство для своих объектных отношений. Этим средством является семантическая коммуникация.

Семантическая коммуникация открывает путь от частной сферы архаических объектных отношений к более широкой сфере социальных отношений. Результатом этого является чрезвычайное обогащение отношений между матерью и ребенком благодаря введению в них нового измерения. Либидинозные и агрессивные влечения разряжались до сих пор в рамках объектных отношений через непосредственное произвольное мышечное действие. Теперь вклиниваются идеационные процессы, в дело вступает суждение, совершается выбор между «нет» и «да». Вместо непосредственного мышечного действия становится доступной новая функция: использование «нет» против либидинозного объекта. Этот важный шаг вместо нападения вводит альтернативу дискуссии - достижение, которое можно встретить только у человека. Таким образом, люди могут приступить к социальному взаимодействию.

Способность использовать психические операции и сообщать о них с помощью вербальных символов вместо необходимости действовать, вместо необходимости обращаться к борьбе или бегству дарует ребенку новую степень автономии. Эта степень автономии либо сопутствует зарождающемуся осознанию Самости, либо в нем выражается. Ребенок, как независимый субъект, поступающий по собственному желанию, сталкивается с «другим», который является столь же независимым, то есть дискретным субъектом, также поступающим по собственному желанию. До достижения такой автономии доступные ребенку ресурсы допускали лишь непосредственную разрядку влечения в соответствии с принципом удовольствия посредством мышечного действия. Теперь у него есть альтернатива, а именно коммуникация с помощью вербальных (или жестовых) символов. Это поднимает объектные отношения с уровня инстинктивного влечения на уровень социальных отношений.

Когда становится возможным использовать вербальный отказ или вербальное согласие вместо ненависти или любви, сопротивления или подчинения, борьбы или бегства, это значит, что положено начало переговорам и дискуссии. Действие заменилось коммуникацией на социальном уровне (Nunberg, 1952).

С выгодной позиции эндопсихической структуры и движущих сил мы уже обсудили роль, которую играет механизм идентификации с агрессором. В этом случае идентификация включает в себя гораздо больше, чем просто обращение агрессии вовне посредством заимствования «нет» с целью фрустрировать фрустратора.

Разумеется, роль либидинозного объекта не ограничивается лишь непосредственно фрустрирующим или враждебным вмешательством; помимо всех остальных аспектов объектных отношений либидинозный объект функционирует также как «телохранитель» или наблюдатель за ребенком и как исполнитель его желаний.

«Телохранитель» является новой и крайне важной ролью, которую матери приходится приобретать, как только ребенок становится способным к независимому передвижению. Она должна держать ребенка под постоянным наблюдением, чтобы суметь предупредить любые нежелательные действия. Мы все знаем о настойчивых и часто успешных попытках начинающего ходить ребенка ускользнуть из-под материнского взора. Можно слышать, как каждая мать громко жалуется на то, что ей нужно проявлять постоянную бдительность. Когда в дело вступает механизм «идентификации с агрессором», ребенок изменяет также свое Эго, чтобы приспособиться к функции матери как наблюдателя. Это и есть одно из структурных и динамических изменений, о которых мы говорили выше.

Эго в роли наблюдателя будет теперь функционировать в двух направлениях. Первым является активная, агрессивная направленность, проявляющаяся в хорошо известном любопытстве ребенка к либидинозному объекту со всеми его скоптофилическими значениями и следствиями. Этот процесс совершенно не отличается от ответного использования «нет», перенятого от взрослого; это - просто «зуб за зуб».

Другое направление является центростремительным. При идентификации с агрессором Эго обращает наблюдение против самого ребенка. В этой роли Эго воспринимает Самость в качестве объекта наблюдения. Это самонаблюдение способствует прогрессивной идеационной объективации Самости. Наши выводы о происхождении самонаблюдения вполне согласуется с утверждением Анны Фрейд, что идентификация с агрессором является предварительным шагом в формировании Супер-Эго. Как нам известно, одной из наиболее важных функций Супер-Эго является функция самонаблюдения и оценки Самости. Эти две функции наблюдения служат примерами изменений в эндопсихической структуре ребенка, о которых мы говорили выше.

С другой стороны, превращение ребенка в исполнителя собственных желаний - процедура намного более простая. Пользуясь обиходным языком, можно сказать, что ребенок принимает на вооружение метод «сделай сам». Выражаясь психоаналитически, это является неизбежным следствием перехода ребенка от пассивности к активности, который начался уже примерно на третьем месяце жизни. Как нами было описано, ребенок вынужден теперь соотносить себя со своим окружением посредством более или менее болезненных столкновений с предметами и людьми. Что касается предметов, то мы можем добавить, что созревание играет большую роль в этой адаптации, чем динамические процессы. Когда ребенок соотносит себя с людьми в своем окружении, имеет место обратное; львиная доля в этой адаптации принадлежит объектным отношениям.

Когда ребенок становится исполнителем собственных желаний, ему также нужно стать наблюдателем за собой, каким ранее была его мать. Теперь он обязан объединить функцию исполнителя с функцией телохранителя. Для исполнения этих функций он должен применить третью функцию - функцию суждения. Сочетание этих трех функций позволит ему учиться на опыте.

В развитии детей мы принимаем этот сложный процесс за нечто само собой разумеющееся; он включает в себя катектические смещения и психические операции на сравнительно низком уровне. Более того, аналогичные процессы мы можем обнаружить также в развитии детенышей высших млекопитающих, хотя движущие силы у них имеют иную природу.

Существование и функционирование объектных отношений является необходимой предпосылкой в построении, организации и взаимодействии этих трех функций. В свою очередь это, то есть взаимодействие исполнения, наблюдения и суждения, является предпосылкой для отложения следов памяти, необходимых для научения через опыт. Дональд Хебб (1955) в своих экспериментах на собаках наглядно продемонстрировал незаменимость объектных отношений в этой интеграции. Он выращивал щенков в одиночных камерах, где они не имели возможности формировать объектные отношения и получали минимум сенсорной стимуляции. Когда собаки выросли, они, по словам Хебба, «...отличались от обычных собак. Они были бестолковыми и странными». Повзрослев, эти собаки не могли учиться на собственном опыте. Например, на протяжении пяти тестовых периодов собака постоянно тыкалась своим носом в горящую спичку. Хебб продемонстрировал эту неспособность обучаться в фильме. «Электрический еж», который при прикосновении бил электрическим током, медленно двигался рядом с собакой. Собаки, которые выращивались в обычных условиях, после одной или двух попыток легко научались избегать этого устройства. Собаки, выращивавшиеся в условиях аффективной и стимульной депривации, не могли этому научиться; они становились дезориентированными, впадали в панику, вертелись волчком подобно собаке, гоняющейся за собственным хвостом. Реакция была совершенно неадекватной и неорганизованной и по своему характеру соответствовала тому, что Гольдштейн называл «катастрофической реакцией».

Разумеется, о таких экспериментах с людьми не может быть и речи. Но результаты этих экспериментов вспоминаются, когда сталкиваешься с необычайными сложностями в научении, которые выявляются у аффективно депривированных младенцев. Одной из их особенностей - и, кстати, особенностей так называемых психопатических или шизофренических детей - является то, что они неспособны учиться на болезненных переживаниях. Они могут обучаться лишь посредством приятных переживаний. По всей видимости, приятные переживания открывают им путь, каким бы скудным он ни был, к объектным отношениям, которых они были лишены.

Обсуждение дальнейших изменений в личности ребенка, которые происходят в результате его отношений с объектом любви и социальным окружением, вывело бы нас за возрастные границы, установленные в данном исследовании. Оно вовлекло бы нас в обсуждение дальнейших шагов в формировании мышления и речи. Хотя в этой области была произведена большая работа, эти процессы по-прежнему являются не совсем понятными. Поэтому мы вернемся к исследованию тех сил, действие которых приводит к осознанию Самости. В частности, мы рассмотрим, что происходит на следующих друг за другом уровнях развития ребенка.

Рождение, то есть отделение тела ребенка от матери, определяет ребенка как дискретное физическое существо. В три месяца осознание ребенком «не-я» служит индикатором того, что он стал дискретным психологическим существом. Наконец, осознание Самости на втором году жизни является индикатором того, что ребенок начал функционировать как дискретное социальное существо. К каждому из этих шагов вынуждает фрустрация. Физическая фрустрация вынуждает ребенка стать дискретным физическим существом. Физическая фрустрация также трансформирует ребенка в психологическое существо. И наоборот, ребенок становится социальным существом через психологическую фрустрацию.

Каждый из этих трех типов фрустрации приводит к все большему согласованию с принципом реальности. При рождении процесс родов вынуждает плод перейти от вегетативного существования к адаптации автономного дыхания, орального приема пищи и, наконец, метаболизма.

На трехмесячном уровне дифференциации «я» от «не-я» отсрочка в удовлетворении потребности ускоряет развитие восприятия и скоординированного направленного мышечного действия. С этого начинается период, в котором младенец становится способным произвольно стремиться достичь того, чего он желает.

Ограничение воли

«Волевой акт» и «воля» - термины, которые редко встречаются в психоаналитической литературе. Более того, этим терминам трудно подыскать место в рамках психоаналитических концептов. Говоря о влечениях, мы обращаемся к бессознательным источникам воли. С другой стороны, их сознательный аспект проявляется в сознательном желании. Понятию воли можно найти место в противопоставлении активности и пассивности. Вполне вероятно, что как раз из-за пренебрежения нами категорией воли при рассмотрении этой антитезы неоднократно предпринимались безуспешные попытки связать активность с мужественностью, а пассивность с женственностью.

Когда в процессе развития ребенок начинает ходить, наступает переходная стадия, в которой проявления перехода ребенка от пассивности к активности становятся очевидными в каждом секторе его личности. Мы полагаем, что в исследовании этого перехода окажется полезной категория воли. Когда ребенок вступает на путь, ведущий к активности, на передний план неизбежно выходит воля. Мы рассмотрим, каким образом к концу первого года жизни проявления воли ребенком будут воздействовать на его окружение, и наоборот.

Когда к концу первого года жизни ребенок становится способен к передвижению, количество предметов, которые он может достать, и действий, которые он может совершить, увеличивается. Нет надобности говорить, что многие из вещей, которых он желает, вредны для него или нежелательны для его окружения. В этой ситуации мать вынуждена выступать в качестве «фрустрирующего» защитника (Anna Freud, 1952). Эта фрустрация отличается от тех, что испытывал ребенок перед тем, как он приобрел способность к передвижению. В то время осуществление его намерений фрустрировалось прежде всего физическими условиями, то есть собственными физическими ограничениями младенца. После того как он приобрел способность к передвижению, ограничения на осуществление его намерений налагаются лицами из его окружения. Они фрустрируют его волеизъявление и указывают ему пределы его воли.

Эта фрустрация является гораздо более важной по двум причинам: с одной стороны, люди, которые препятствуют проявлению воли ребенка, до того, как он стал способен к передвижению, были исполнителями его желаний; с другой стороны, эти фрустрирующие его сейчас люди в ходе развития объектных отношений становятся для ребенка объектами любви.

Когда роль матери как исполнителя желаний ребенка изменяется на роль защитника от внешней опасности и воспитателя на жизненном пути, она вынуждена фрустрировать ребенка. Она неизбежно создает конфликты воли между ребенком и собой, а также интрапсихические конфликты у ребенка. Ребенок научился передвигаться в вертикальном положении и испытывает триумфальное чувство свободы, независимости, гордости за достижение ранее неизвестного. Это можно наглядно продемонстрировать, например, с помощью снятого нами фильма (ребенок № 2, возраст 1; 0 +10). Но этот триумф ограничен; в бесчисленном множестве случаев воля ребенка конфликтует с волей объекта любви, и чаще всего воля ребенка терпит поражение.

Проверка реальности и формирование Самости

До того как ребенок становится способным к произвольной скоординированной мышечной активности, он живет в царстве инфантильного всемогущества. Его желания (потребности) удовлетворяются окружением. Когда происходит задержка в их удовлетворении, в дело включается галлюцинаторное удовлетворение потребности. Это является возможным из-за того, что на протяжении первых шести месяцев жизни проверки реальности практически не существует. Проверка реальности основана на доступности восприятия и подвижности, которые в этот период либо отсутствуют, либо недостаточно развиты.

Но когда достигается направленная намеренная мышечная координация и - примерно в начале второго года жизни - способность к передвижению, благодаря приобретаемому ребенком опыту происходит быстрое развитие проверки реальности и адаптации к реальности. В переходный период мать выступает в качестве защитника ребенка и шаг за шагом учит его становиться собственным защитником и наблюдателем. Столкновение воли ребенка с волей матери ведет к осознанию ребенком границ своей воли, своих желаний, своих фантазий о себе, и, таким образом, сужаются и устанавливаются границы Самости. Без преувеличения можно сказать, что Самость скроена из атрофированных остатков магического всемогущества.

Такое происхождение Самости, ее связь с магическим всемогуществом никогда не будут полностью искоренены и могут быть прослежены даже у взрослого. Проверка реальности преграждает путь возврата к всемогуществу, от которого происходит Самость.

У обычного взрослого сон делает проверку реальности невозможной, устраняя восприятие. Сдерживая подвижность, он также делает излишней проверку реальности. Приостановка проверки реальности разблокирует путь возврата к истокам Самости; это делает возможным галлюцинаторное удовлетворение потребности посредством сновидения. Возврат к архаической психической организации, предшествующей интеграции Самости, происходит также и при психозе, когда функция Эго - проверка реальности - нарушается, и становится очевидной регрессия к магическому всемогуществу.

Ограничение воли и анальная фаза

Мы почти ничего не сказали еще об одном аспекте развития, которое началось с приобретения «нет», и упомянем его здесь только вкратце. Начало осознания Самости, зарождение вербальной коммуникации, растущей автономии, социального сознания совпадают с началом анальной фазы. В это время начинается также период упрямства, в котором столь заметную роль играет отвергающее «нет».

Мы можем рассматривать эту заметную роль отвергающего «нет» как следствие неизбежных фрустраций, которым подвергается воля ребенка. Эти фрустрации усиливают восприятие Самости как дискретного волевого существа посредством все большего ограничения диапазона действий ребенка. Трехмесячный младенец обладает магическим всемогуществом; сфера же компетенции пятнадцатимесячного ребенка ограничивается в основном его собственным телом. В физическом отношении Самость в этом возрасте в той или иной мере отождествляется с этим телом, и, когда ограничения воли ребенка накладываются на телесные функции, он будет биться до конца.

Для ребенка фекалии составляют часть его собственной персоны. Он сопротивляется приучению к горшку как попытке лишить его свободы использовать свою Самость, свое тело, сфинктеры. Он будет упорно отстаивать эти свободы. Это объяснение не исчерпывает различные аспекты анальной фазы. Оно имеет целью лишь показать роль растущего самосознания в проявлениях упрямства в анальной фазе.

Одним из таких проявлений становится постоянное использование ребенком «нет» против взрослого, даже когда оно выглядит бессмысленным. Мы упоминали ребенка, который говорит «нет», но в то же время делает то, чего от него хочет взрослый. Как нам кажется, это «нет» является манифестом независимости. Оно представляет собой утверждение: «Я обладаю собственной волей, и даже когда она совпадает с вашей, она иная, потому что она моя! Я делаю это, потому что этого хочу л, и я не собираюсь делать то, чего хотите вы!»

В этом примере наглядно проявляется аутистическое (дереистическое) мышление ребенка. Он ясно показывает неадекватность аффекта, расхождение между аффектом и тем, что его вызывает. Вследствие такого расхождения сообщение, передаваемое ребенком, противоречит совершаемому им действию. Этот пример демонстрирует поведение, которое является совершенно нормальным для ребенка на втором году жизни. Вместе с тем это нормальное действие ребенка проливает также свет на процессы дереистического мышления и неадекватность аффекта при шизофрении.

Организаторы психического развития

Мы попытались отобразить в общих чертах крайне широкий спектр недавно освоенной территории, которая становится доступной после овладения понятием «нет». Важность приобретения понятия «нет» в развитии ребенка (и человечества!) столь велика, что я чувствую необходимость еще раз вернуться к утверждению, высказанному мной в другом месте (1954, 1957). Я постулировал существование «организаторов» психики, как это было мною названо, которые маркируют определенные критические стадии психологического и аффективного развития ребенка.

Это предположение я сформулировал примерно двадцать пять лет тому назад. В то время я называл уровни развития, отделяющие такие критические стадии друг от друга, «критическими точками» (Spitz, 1934). В последующие годы я несколько раз переформулировал эту концепцию в свете моих наблюдений над большой группой младенцев (1954). Независимо от моей работы Боулби (1953) пришел к аналогичным выводам в отношении факторов, которые определяют развитие психопатической личности. Концепция критических стадий развития постулирована Скоттом и Марстоном (1950) также и в психологии животных, где она была выведена из эмбриологии.

Организаторы психики маркируют определенные важные уровни интеграции личности. В таких пунктах процессы созревания и развития объединяются друг с другом подобно сплаву. После того как достигнута такая интеграция, психический аппарат функционирует в соответствии с новым и отличным принципом действия. Мы назвали продукт этой интеграции «организатором».

Установление организатора психики проявляется в возникновении специфически новых, так сказать, поведенческих феноменов-симптомов произошедшей интеграции. Поэтому мы назвали эти специфические паттерны поведения «индикаторами».

Индикатором первого организатора психики служит появление реакции улыбки. Однако следует помнить, что сама по себе эта направленная, намеренная улыбка ребенка является лишь зримым симптомом конвергенции и интеграции большого числа относящихся к созреванию и психологическому развитию тенденций и событий. Появление реакции улыбки служит, следовательно, индикатором установления и синтеза психической организации на более высоком уровне сложности, чем тот, который преобладал до этого.

Индикатором второго организатора является феномен тревоги восьми месяцев. Опять-таки, он является лишь зримым симптомом лежащей в его основе значительной интеграции и ее продуктом. Очевидно, интеграция различных процессов созревания и развития основывается на том, что они существуют и доступны ребенку в данный период в индивидуальной хронологии его жизни. Имеется определенная протяженность, несколько недель и, возможно, месяцев, в течение которых может произойти интеграция. Тем не менее слияние и интеграция разнообразных тенденций является процессом сложным и уязвимым. В частности, прогресс в развитии, зависящий от развертывания объектных отношений, может быть приостановлен. Однако процессы созревания продолжаются независимо от этой задержки, поскольку они заложены в биологических задатках и поэтому менее подвержены воздействиям окружающей среды, чем развитие. Нет необходимости обсуждать здесь противоположную возможность, возможность развития, которое идет впереди созревания. Гловеру (1943) доводилось сталкиваться с таким нарушением, которое точно так же может иметь нежелательные последствия.

Следовательно, если интеграции (которая приводит к появлению организатора) не происходит, то создается дисбаланс структуры всей личности. Этот дисбаланс выражается в нарушениях развития и отклонениях от нормы. Когда критический период пройден и достигается новый уровень, напряжения, возникающие в результате асинхронного развертывания созревания и развития, устранить очень трудно. Следует также иметь в виду, что асинхрония может проявиться в различных секторах самой личности. Специфические клинические картины, возникающие вследствие дисбаланса между созреванием и развитием, практически не исследованы. То же самое относится к клиническим картинам, возникающим вследствие дисбаланса между различными секторами психологической личности. Мы полагаем, что более тщательное исследование феноменов развития и созревания, а также дисбаланса в самом развитии прольет дополнительный свет на проблему фиксации.

Я также высказывал мысль, что индикатором третьего организатора является, пожалуй, установление речи (в смысле взрослой речи) примерно на восемнадцатом месяце жизни.

Теперь я бы хотел уточнить это последнее утверждение. Я считаю, что приобретение семантического жеста «нет», который означает, что ребенок приобрел способность суждения и начинает осознавать Самость, является более конкретной и более точной индикацией того, что ребенок достиг стадии третьего организатора. Я думаю, что дальнейшее исследование покажет, что достижение способности суждения на уровне способности обозначать «нет» жестом или словом соответствует достижению обратимости в терминах теории Пиаже (1936). Поэтому мое скорректированное утверждение состоит в том, что достижение «нет», выражаемого покачиванием головой, является индикатором установления третьего организатора.

Коммуникация как организатор

Психическое развитие ребенка продолжается, так сказать, путем добавления концентрических окружностей к небольшому первоначальному ядру. Первоначальным ядром при рождении является наследственное оснащение. Первое добавление состоит в созревании перцептивной системы, с одной стороны, и в развитии ее катексиса - с другой. Это позволяет ребенку достичь восприятия, положить начало отношениям с окружающими и дифференцировать «я» от «не-я». Вторым пластом является дифференциация одушевленного от неодушевленного, сопровождающаяся катексисом либидинозного объекта; ее индикатором служит появление тревоги восьми месяцев. Как первый, так и второй индикаторы (улыбка и тревога восьми месяцев) оперируют в терминах действия, физического поворота к объекту или от него. Третий пласт состоит в установлении отношений с окружением, с тем, что имеет характер не-Самости (в терминах Джорджа Г. Мида с «другим» и «обобщенным другим»). Отношения с «обобщенным другим», с социальным миром, строятся по схеме отношений с либидинозным объектом, хотя либидинозный объект остается уникальным и отличным от «обобщенного другого». Индикатором формирования третьего пласта является приобретение семантического «нет», и оно знаменует начало осознания Самости.

Переформулированные в аспекте понятия организатора, первые два организатора относятся к сфере разрядки влечения посредством действия; третий организатор кладет начало примату коммуникации, которая в возрастающей степени замещает действие.

С точки зрения расходования индивидом энергии важно, что этот прогресс приводит также к сохранению энергии и в то же время является несоизмеримо более эффективным в достижении целей индивида. Коммуникация является обходной функцией и, подобно всем обходным функциям, она осуществляется по образу действия принципа реальности, а именно через откладывание удовлетворения влечения с целью достижения этого удовлетворения более эффективным способом.

На мой взгляд, новое измерение, добавившееся к объектным отношениям благодаря обретению отрицания, явилось поворотным пунктом в предыстории человека. Оно определило человека как вид, отличающийся от всех остальных уровнем его социальных отношений. Разумеется, в сообществах животных также имеются свои социальные отношения, некоторые - основанные на действии, некоторые - на рефлексном поведении, некоторые - на химизмах и тропизмах. Эти сообщества также обладают своими системами коммуникации, хотя мы склонны считать, что они являются «эгоцентрическими». Достижение абстракции, необходимой, чтобы сформулировать «нет», поднимает коммуникацию на аллоцентрический уровень. При этом она становится матрицей социальных отношений на человеческом уровне.

Оглядываясь назад на наши выводы о происхождении коммуникации, мы ясно видим, что при рождении и долгое время после него действие и коммуникация - это одно и то же. Действие, совершаемое новорожденным, является всего лишь разрядкой влечения. Но то же самое действие, увиденное наблюдателем, содержит сообщение от новорожденного.

Коммуникация отделилась от действия в результате постоянно повторяющегося переживания отсрочки в удовлетворении потребности. Эта фрустрация трансформирует действие, являющееся средством разрядки, в средство коммуникации. Долгий процесс развития - долгий с точки зрения жизни младенца - приводит к точке, где действие и коммуникация четко отделяются друг от друга. Затем коммуникация становится направленной; еще позже коммуникация эволюционирует в пригодную замену действия в социальном общении, когда начинающий ходить ребенок осознает, что направляет сообщение «другому». Символы, жестовые или вербальные, используются теперь для передачи не только идеационных содержаний, но и психических операций, имеющих характер динамических процессов. Наиболее ранними репрезентантами абстрактных символических жестов являются покачивание головой, означающее «нет», и кивание головой, означающее «да».

Но мы не должны упустить из виду, что, хотя семантический жест кивания головой в знак согласия и покачивание головой в знак отказа имеют диаметрально противоположное значение, в моторных прототипах обоих жестов этой антитезы не существует. И покачивание головой при укоренении, и кивающие движения головой по направлению к груди вызываются неудовольствием, возникающим в состоянии внутреннего напряжения. Покачивание головой и кивание головой являются выражением - в терминах Фрейда - аппетитивного, утвердительного стремления, стремления к согласию, единению; одним словом, выражением «да».

Ибо бессознательное не имеет «нет». Поэтому моторными прототипами «да» и «нет», первой формой, в которой эти жесты возникают у не обладающего сознанием новорожденного, было «да».

С психоаналитических позиций это очевидно. Но это является столь же убедительным и для принципов психологии развития. С точки зрения развития два этих жестовых прототипа возникают в период недифференцированности, когда не только «да» нельзя было отличить от «нет», но и когда наблюдатель даже плач путает со смехом.

Дифференциация этих проявлений, как и любого другого сектора личности младенца, должна произойти еще до того, как возникнет первая стадия направленной досемантической коммуникации. Однако дифференциация - это прогрессивный процесс, который развертывается в рамках объектных отношений. Каждый из последующих шагов этого процесса характеризуется созданием телесных паттернов поведения, нацеленных на коммуникацию. Ребенок один за другим отказывается от этих паттернов, потому что они уже не пригодны для выражения возрастающей сложности того, что ему хочется сообщить. Помимо того что ребенок создает новые паттерны поведения, такие, как вокализация и т.д., он вынужден также прибегать к помощи уже оставленных паттернов. Среди них в силу своего происхождения от первоначального поведения, приближающего к консуммации удовлетворения потребности, кивание и покачивание головой являются особенно пригодными. Они станут конечными репрезентантами отказа и согласия и в то же время первыми индикаторами абстрактных идеационных процессов.

Для целей коммуникации покачивание головой и кивание головой лучше других моторных паттернов поведения и по другой причине. Они являются наиболее заметными и последовательными паттернами поведения фрустрирующего объекта любви. Ребенок приобретает их через механизм идентификации с агрессором. Это - процесс, в результате которого филогенетически доступный моторный паттерн в качестве онтогенетически развившегося жеста в конечном счете начинает служить семантической коммуникации.

Мы попытались представить некоторые наши фактические данные и предварительные идеи, касающиеся этого процесса. Наше главное знание о нем содержится во фрейдовском «Отрицании». Задачей будущего исследования должно стать выяснение последовательных шагов в этом процессе путем дальнейшего наблюдения.

Суммируя выводы, к которым мы пришли, начнем с утверждения, что архаические моторные паттерны используются в сообщении понятий «нет» и «да» с помощью жестов. Эти моторные паттерны составляют часть задатков (Anlage) и доступны уже при рождении. В филогенетическом отношении морфологические структуры, необходимые для совершения этих движений, у человека, как и у всех млекопитающих, имеются. Помимо этого морфологического потенциала мы обнаруживаем, что покачивание головой - в форме цефалогирических движений - является прочно закрепленным паттерном поведения млекопитающих, сформировавшимся в процессе филогенеза у альтрициалов.

Кивание головой также имеет эволюционную историю, которая восходит к этологическому классу прекоциалов. У человека оба этих моторных паттерна можно продемонстрировать в ситуации кормления; это наводит на мысль о том, что человек сочетает в себе определенные свойства альтрициалов с некоторыми свойствами прекоциалов. Но если вращение головой в ответ на тактильную стимуляцию существует у человека уже с рождения, то кивание головой - нет. Кивание головой у человека будет активировано только в три месяца, когда он достигнет стадии зрелости, которой прекоциал обладает уже при рождении.

Роль этих двух моторных паттернов в раннем удовлетворении оральной потребности делает их пригодными для конечного использования как средства коммуникации.

Однако того, что моторный паттерн покачивания головой наследуется филогенетически, само по себе недостаточно, чтобы детерминировать его использование в коммуникации. Даже если добавить к этому, что в самом раннем возрасте он используется в процессах удовлетворения потребности в пище и обеспечивает выживание, этого все равно недостаточно, чтобы наделить его тем значением, которое он в конечном счете будет иметь в качестве семантического сигнала, хотя он и вносит свой вклад в это значение.

И моторный паттерн, и функция удовлетворения потребности являются продуктом унаследованных процессов созревания. Однако наделение моторного паттерна семантическим значением обусловливается процессом развития, взаимообменами в рамках объектных отношений. Семантический жест и слово могут развиться только тогда, когда взаимодействие между объектными отношениями и перемещениями эндопсихической энергии вызывает специфическое изменение в структуре Эго. Перестройка в Эго принимает форму защитного механизма идентификации с агрессором.

Поэтому семантическое использование покачивания головой, означающего «нет», и кивания головой, означающего «да», основывается на индивидуальной личной истории. Но на первом году жизни личная история в значительной степени определяется двумя условиями, которые универсальны для всего человечества: с одной стороны, беспомощностью младенца, с другой стороны, стремлением матери обеспечить каждую его потребность. Появление цефалогирического моторного паттерна при рождении - это филогенетический осадок, вектор, так сказать, этих двух сил. Они продолжают взаимодействовать на протяжении всего первого года жизни и вместе с цефалогирическими движениями и другим наследственным оснащением являются атрибутами объектных отношений.

Таким образом, хотя они и не являются повсеместными, покачивание головой, означающее «нет», и кивание головой, означающее «да», принадлежат, пожалуй, к наиболее широко распространенным семантическим жестам на земле. Тот факт, что может существовать (и действительно существует) множество культур, в которых кивание головой означает «нет», а покачивание головой означает «да», а также других культур, где эти два жеста могут быть неизвестны, не опровергает наш тезис. Мы полагаем, наше обсуждение показало, что эти изменения проистекают из особенностей воспитания детей, институтов и истории данной культуры.

Существование таких отклоняющихся семантических жестов не влияет на наши предположения о том, как приобретаются первые семантические жесты. Кроме того, это не имеет никакого отношения к нашей гипотезе о движущих силах, результатом которых является формирование первого понятия. Они включают в себя использование агрессивного катексиса в психических операциях и присоединение агрессивных зарядов к используемому в объектных отношениях механизму, приводящему к замене действия - деструктивного или любого другого - коммуникацией. Эта формулировка в равной мере относится к тем культурам, в которых покачивание головой, означающее «нет», или кивание головой, означающее «да», не используется. Использование покачивания и кивания головой в качестве семантических сигналов широко распространено, но не универсально. Что является универсальным, так это путь, который ведет к их развитию, даже если возникающий в конечном счете жест отличается. Начинаясь с врожденного моторного паттерна укоренения у новорожденного, который не обладает сознанием и для которого не существует «нет», этот путь в итоге приводит к понятию отрицания и к сознательному использованию семантического «нет» для коммуникации. Это - путь к гуманизации человека.

Психоанализ раннего детского возраста

Вошедшие в эту книгу две работы Рене Шпица, одного из основоположников и наиболее ярких представителей генетического направления в психоанализе, посвящены изучению ранних механизмов становления детской психики. С психоаналитических позиций, опираясь при этом на современные достижения этологии, эмбриологии, детской психологии и медицины, автор рассматривает онтогенез социальных отношений ребенка, развитие его мышления и формирование общих представлений. Особое внимание уделяется начальной стадии семантической и вербальной коммуникации ребенка и возникновению семантического жеста `нет` - первого целенаправленного акта человеческой коммуникации. Книга адресована в первую очередь детским психологам и психоаналитикам, а также широкому кругу читателей, интересующихся современными направлениями в психологии и в психоанализе.