Психологическая помощь

Психологическая помощь

Запишитесь на индивидуальную онлайн консультацию к психологу.

Библиотека

Читайте статьи, книги по популярной и научной психологии, пройдите тесты.

Блоги психологов

О человеческой душе и отношениях читайте в психологических блогах.

Психологический форум

Получите бесплатную консультацию специалиста на психологическом форуме.

Ирвин Ялом
(Irvin D. Yalom)

Шопенгауэр как лекарство

Содержание:

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4. 1787 год. Гений: бурный пролог и фальстарт

Глава 5

Глава 6. Маменька и папенька Шопенгауэры – Zu Hause

Глава 7

Глава 8. Безмятежные дни раннего детства

Глава 9

Глава 10. Самая счастливая пора в жизни Артура

Глава 11. Первое занятие Филипа

Глава 12. 1799 год. Артур узнает о выборе и прочих земных ужасах

Глава 13

Глава 14. 1807 год – Артур Шопенгауэр едва не становится коммерсантом

Глава 15. Пэм в Индии

Глава 16. Главная женщина Артура Шопенгауэра

Глава 17

Глава 18. Пэм в Индии (2)

Глава 19

Глава 20. Предвестники вселенского пессимизма

Глава 21

Глава 22. Женщины, страсть, любовь

Глава 23

Глава 24

Глава 25. Дикобразы, гений и житейские советы мизантропа

Глава 26

Глава 27

Глава 28. Пессимизм как образ жизни

Глава 29

Глава 30

Глава 31. Как Артур жил

Глава 32

Глава 33. Страдания, гнев, упорство

Глава 34

Глава 35. Самотерапия

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39. Слава. Наконец-то

Глава 40

Глава 41. Смерть приходит за Артуром Шопенгауэром

Глава 42. Три года спустя

Ирвин Д. Ялом, «Шопенгауэр как лекарство», пер. Л. Махалина, изд.: Эксмо, 2006 г.

ЗАДАТЬ ВОПРОС
ПСИХОЛОГУ

Софья Каганович
Психолог-консультант, психодраматерапевт, психодиагност.

Андрей Фетисов
Психолог, гештальт-терапевт.

Катерина Вяземская
Психолог, гештальт-терапевт, семейный терапевт.

Владимир Каратаев
Психолог, психоаналитик.

Глава 40

Никогда ни один человек в конце своей жизни, если только он разумен и искренен, не пожелает еще раз пережить ее: гораздо охотнее изберет он полное небытие.

Один за другим группа собиралась на свое предпоследнее занятие. Каждый думал о своем: кто-то горевал о скором расставании, кто-то размышлял о том, что так и не успел сделать, кто-то внимательно всматривался в лицо Джулиуса, будто стараясь получше его запомнить, – и все без исключения с любопытством ожидали, что скажет Пэм в ответ на признание Филипа.

Однако Пэм разочаровала всех: не произнося ни слова, она извлекла из сумочки листок бумаги, аккуратно развернула его и прочитала вслух:

– «Плотник не придет ко мне и не скажет: «Выслушай мою лекцию о плотницком искусстве». Вместо этого он спросит, какой дом мне нужен, и построит его… Делай то же самое: ешь, как люди, пей, как люди,…женись, заводи детей, веселись, учись сносить обиды и ладить с людьми».

– Затем, повернувшись к Филипу, она сказала: – Написано… догадайся кем? Филип пожал плечами.

– Твой Эпиктет. Вот почему я это принесла – я знаю, ты уважаешь его, ты приносил Джулиусу его притчу. Для чего я это прочитала? Хочу продолжить Тони и Стюарта – что ты никогда не жил по-настоящему. Ты просто пользуешься философией – ты выдергиваешь из нее, что тебе нужно, и…

Но тут вмешался Гилл:

– Ради бога, Пэм. Это наше предпоследнее занятие. Если ты собираешься снова натравливать нас на Филипа, то я лично против – у меня нет на это времени. Вспомни, что ты сама мне говорила: всегда говори то, что чувствуешь, – а я думаю, у тебя есть что сказать после слов Филипа.

– Нет, нет, пожалуйста, выслушайте меня, – взмолилась Пэм. – Я вовсе не пытаюсь натравливать вас на Филипа. Я хочу сказать о другом – мое железо немного остыло, и сейчас я хочу помочь Филипу. Мне кажется, он запутался, он хочет убежать от жизни и для этого передергивает философию: подходит Эпиктет – берет Эпиктета, а не подходит – забрасывает его куда подальше.

– Мне кажется, Пэм права, – отозвалась Ребекка. – Недавно я купила брошюрку – называется «Мудрость Шопенгауэра», и вечерами ее просматривала. Так вот, скажу я вам, там такая каша. Есть, конечно, поразительные вещи, но есть – просто кошмар. Вот вчера я открыла одно место – хоть стой, хоть падай. Только послушайте, что он пишет. Пройдитесь, говорит, по кладбищу, постучите по надгробиям, спросите духов, живущих под ними, хотели бы они начать жизнь сначала, – и они все как один откажутся. – Ребекка повернулась к Филипу. – И ты в это веришь? – Не дожидаясь ответа, она продолжила: – Лично я нет. Пусть за меня не говорит. Ерунда какая-то. Предлагаю голосование, кто за?

– Лично я бы не отказался родиться заново. Жизнь, конечно, скверная штука, но бывает и в кайф, – ответил Тони.

Послышались одобрительные возгласы.

– А я бы задумался – и вот по какой причине, – сказал Джулиус. – Тогда бы мне снова пришлось пережить смерть Мириам. Хотя нет, я все равно бы согласился. По-моему, гораздо лучше быть живым.

Очередь дошла до Филипа.

– Вынужден вас огорчить, – сказал он, – но я согласен с Шопенгауэром. Жизнь от начала до конца – страдание, и было бы лучше, если бы жизни – жизни как таковой – вообще не было.

– Лучше для кого? – спросила Пэм. – Для Шопенгауэра? Большинство в этой комнате против.

– Шопенгауэр был не одинок в своем мнении. А миллионы буддистов? Первая из четырех заповедей Будды говорит о том, что жизнь есть страдание.

– Ты это серьезно, Филип? Да что с тобой такое? Когда-то в университете ты читал блестящие лекции о методах философской аргументации. Какой тип аргументации это был? Истина путем объявления? Или путем обращения к авторитету? Но ведь это религиозный подход, а вы с Шопенгауэром, если не ошибаюсь, убежденные атеисты. Тебе когда-нибудь приходило в голову, что Шопенгауэр страдал хронической депрессией, а Будда жил в те времена, когда абсолютное большинство людей страдало от чумы и голода, так что, естественно, жизнь казалась им сплошным и бесконечным страданием? Тебе не приходило в голову…

– А какой тип философской аргументации используешь ты? – парировал Филип. – Даже безграмотный первокурсник знает разницу между генезисом и достоверностью.

– Стоп-стоп-стоп, – вмешался Джулиус. – Давайте прервемся на минутку и посмотрим, что здесь происходит. – Он обвел глазами группу. – Какие ощущения?

– Класс! – ответил Тони. – Как кошка с собакой. Только без когтей.

– Пусть лучше так, чем шипят, как змеи, – добавил Гилл.

– Да уж, – согласилась Бонни. – Искры, конечно, летят, но не жгутся.

– Кроме двух последних минут, – пробормотал Стюарт.

– Стюарт, – сказал Джулиус, – помнишь, на своем первом занятии ты сказал, что твоя жена ворчит на тебя за то, что ты говоришь телеграммами?

– Да, неужели трудно сказать лишнее слово? – сказала Бонни.

– Хорошо. Я, наверное, буксую, потому что… ну, вы сами знаете… это наше предпоследнее занятие. Что сказать? – я не расстроен, просто мне, как обычно, нужно обдумать свои чувства. Я знаю одно, Джулиус: мне нравится, как ты заботишься обо мне, все время спрашиваешь меня, вспоминаешь обо мне. Ну как – так пойдет?

– Неплохо. Я и впредь буду поступать точно так же. Но ты сказал, что в разговоре Пэм и Филипа тебя устраивало все, кроме двух последних минут, – что именно случилось в эти минуты?

– Вначале все шло нормально – было похоже на домашнюю перепалку, но последняя фраза Филипа – она мне резанула ухо. Когда он сказал: «даже безграмотный первокурсник» – это было не очень, Филип. Довольно унизительно. Если бы ты мне сказал такое, я бы точно обиделся. И мне было не по себе – понятия не имею, что такое философская аргументация.

– Я согласна со Стюартом, – откликнулась Ребекка. – Филип, о чем ты думал? Ты хотел обидеть Пэм?

– Обидеть? Нет, совсем нет. Меньше всего я хотел ее обидеть, – ответил Филип. – Я почувствовал… э-э-э… мне стало так легко… или свободно– не подберу слова, – когда она сказала, что железо чуть-чуть остыло. Так, что еще?… Еще я понял, что она принесла Эпиктета, чтобы поймать меня на слове и загнать в угол, – это очевидно. Но я помнил также, что Джулиус сказал мне, когда я принес ему притчу, – что он благодарен мне за заботу и желание помочь, которые за этим стоят.

– Так, – произнес Тони, – приготовьтесь, сейчас я буду работать Джулиусом. Филип, вот что я услышал в этом: ты имел в виду одно, а сказал совсем другое.

Филип недоуменно взглянул на него.

– Ты же сам сказал, – пояснил Тони, – что меньше всего хотел обидеть Пэм. А сделал как раз наоборот, разве не так?

Филип нехотя кивнул в знак согласия.

– Значит, – торжествующе, как следователь на перекрестном допросе, заключил Тони, – ты должен привести свои желания и свои поступки к одному знаменателю, сделать их конгруэнтными– я правильно сказал? – Тони взглянул на Джулиуса, который в ответ лишь одобрительно кивнул. – И именно поэтому тебе нужна психотерапия, поскольку конгруэнтность – это главная ее задача.

– Блестящая аргументация, – ответил Филип. – У меня даже нет контраргументов. Ты абсолютно прав, Тони, – именно поэтому мне нужна психотерапия.

– Что?… – не веря своим ушам, воскликнул Тони. Он перевел взгляд на Джулиуса, который в ответ взглянул на него с видом «Ай да Тони! Ай да молодец!»

– Держите меня, я сейчас упаду, – сказала Ребекка и притворно откинулась на спинку кресла.

– И я тоже, – в один голос сказали Бонни и Гилл и тоже свалились в креслах.

Филип обвел глазами группу, лежащую в притворном обмороке, и в первый раз за все время его лицо осветилось довольной улыбкой.

Вскоре, однако, он вернул всех в рабочее настроение:

– Когда вы голосовали по просьбе Ребекки, я понял, что никто из вас не верит в мой подход. Но вы забываете об одном – что много лет я страдал от серьезной проблемы, которую не смог вылечить даже Джулиус и с которой я справился только с помощью Шопенгауэра.

Тут Джулиус поспешил к нему на подмогу:

– Должен признать, ты действительно проделал большую работу. Многие психотерапевты до сегодняшнего дня убеждены, что серьезные сексуальные проблемы невозможно преодолеть без посторонней помощи. Современные методы лечения – очень длительный путь, по сути, долгие годы. Это серьезная программа психокоррекции, индивидуальные и групповые занятия несколько раз в неделю, так называемый принцип двенадцати шагов. Но в то время таких программ еще не было, и, если честно, я сомневаюсь, чтобы они бы тебе помогли. Так что хочу официально признать: то, что ты сделал, – это самый настоящий подвиг. Методы, с помощью которых ты сдерживал свои почти неконтролируемые реакции, действительно сработали – и лучше, чем все, что я мог тебе предложить, – хотя, видит бог, я и выкладывался по полной программе.

– Я никогда и не думал иначе, – откликнулся Филип.

– Но вот вопрос, Филип, – тебе не кажется, что твои приемы с некоторых пор начали попахивать гериатрией?

– Гери – чем? – переспросил Тони.

– Гериатрией, – шепнул Филип, сидевший рядом с Тони, – gеron по гречески «старик» плюс iatreia – «лечение», иными словами, болезни старческого возраста.

Тони благодарно кивнул.

– На днях, – продолжал Джулиус, – когда я думал, как лучше тебе об этом сказать, мне пришло в голову такое сравнение: представь себе город, рядом течет река. Чтобы спастись от наводнений, жители выстроили высокую стену. Прошли века, река давно высохла, но жители по-прежнему сохраняют свою стену и как ни в чем не бывало продолжают ее укреплять.

– Ты хочешь сказать, – вмешался Тони, – продолжают биться над проблемой, которой давно уже нет? Это все равно что носить повязку на здоровой руке, когда рана уже зажила?

– Именно, – ответил Джулиус. – Может быть, твой пример с повязкой даже лучше – именно это я и имел в виду.

– Не думаю, – обратился Филип к обоим, Тони и Джулиусу, – что моя рана зажила или что защитная стена больше не нужна. Чтобы доказать это, достаточно взглянуть на то, как неловко я веду себя в группе.

– Это не самый удачный пример, – возразил ему Джулиус. – У тебя было слишком мало опыта общения с людьми, ты не привык прямо выражать свои чувства, иметь дело с ответными реакциями, вести себя откровенно. Все это непривычно для тебя – ты годами жил в одиночку, а я взял и бросил тебя в самую гущу – в активную, энергичную группу.

Естественно, ты почувствовал себя не в своей тарелке. Но я говорю не об этом, я говорю об очевидных вещах – о твоем навязчивом состоянии. Оно исчезло. Ты стал старше, многое пережил, может быть, даже вступил на твердую почву гонадного спокойствия – добро пожаловать. Здесь отличное место, прекрасный теплый климат. Я лично великолепно чувствую себя здесь вот уже много лет.

– Знаешь, что я тебе скажу? – добавил Тони. – Шопенгауэр, конечно, вылечил тебя, но теперь тебе нужно вылечиться от Шопенгауэра.

Филип открыл было рот, чтобы ответить, но подумал и снова закрыл.

– И еще одно, – добавил Джулиус. – Когда ты думаешь о том, как тяжело тебе в группе, не забывай – ты пережил тяжелое потрясение, столкнувшись лицом к лицу с человеком из своего прошлого.

– Что-то я не слышала, чтобы Филип когда-нибудь говорил про тяжелое потрясение, – заметила Пэм.

Повернувшись к ней, Филип быстро ответил:

– Если бы я знал тогда то, что знаю сейчас о страданиях, которые ты испытала за все эти годы, я бы никогда не сделал того, что сделал.

Я же говорю, тебе не повезло перейти мне дорогу. Человек, которым я был тогда, не думал о последствиях. Автопилот – тот человек был на автопилоте.

Пэм кивнула и взглянула ему в глаза. Филип на долю секунды задержал взгляд и снова повернулся к Джулиусу:

– Я понял твою мысль про трудности общения в группе, но это лишь часть дела – и именно здесь наши взгляды расходятся. Я согласен, что в отношениях между людьми существуют свои трудности. Возможно, в них есть и радости. Я допускаю это, хотя сам никогда не испытывал ничего подобного. И тем не менее я убежден, что на данном этапе жизнь есть трагедия и страдание. Позвольте мне процитировать Шопенгауэра – это всего пару минут. – Не дожидаясь ответа, Филип выпрямился в кресле и произнес:

Прежде всего, никто не счастлив, но в течение всей своей жизни стремится к мнимому счастью, которого редко достигает, если же и достигает, то только для того, чтобы разочароваться в нем; обычно же каждый возвращается в конце концов в гавань претерпевшим кораблекрушение и без мачт. А раз так, то не имеет значения, был ли он счастлив или несчастлив; ибо его жизнь никогда не была ничем иным, кроме краткого мига настоящего, который вечно исчезает; вот он есть – и вот его уже нет.

После продолжительной паузы Ребекка сказала:

– Аж мурашки по коже.

– Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду… – сказала Бонни.

– Вы, конечно, скажете, что я зануда, – сказала Пэм, обращаясь ко всей группе, – но, прошу вас, не поддавайтесь на риторику. Эта цитата не добавляет ничего существенного к тому, что Филип сказал раньше, – он просто сделал это красноречивее. Шопенгауэр умел излагать свои мысли и делал это лучше любого другого философа. За исключением Ницше, конечно, – никто не писал лучше Ницше.

– Я хочу, тебе возразить, Филип, – сказал Джулиус. – Мы не так уж расходимся с тобой, как ты думаешь. Я вовсе не возражаю против трагедии человеческой жизни. Мы с тобой расходимся там, где дело доходит до вопроса – что с этим делать?

Как быть? Как примириться со смертью? Как жить, зная, что ты всего лишь биологическая единица, без всякой цели брошенная посреди равнодушной Вселенной? Как ты знаешь, – продолжал Джулиус, – я больше многих психотерапевтов интересуюсь философией – я, конечно, не эксперт в этом деле, но все же мне прекрасно известно, что существовало немало других ярких мыслителей, которые, отталкиваясь от тех же малоприятных фактов нашей жизни, тем не менее приходили к прямо противоположным выводам. В особенности я имею в виду Камю, Сартра и Ницше – все они призывали занимать активную позицию в жизни, а не тонуть в пессимизме и не уходить от реальности. Лучше всего я, конечно, знаком с Ницше. Когда я только узнал про свою болезнь и мне было очень плохо, я однажды открыл «Так говорил Заратустра» – и мне сразу стало легче, я встал на ноги. Особенно сильным мне показалось место, где Заратустра говорит, что мы должны жить так, чтобы хотелось проживать свою жизнь снова и снова – до бесконечности.

– Как это помогло тебе? – спросил Филип.

– Я взглянул на свою жизнь и понял, что прожил ее правильно: внутри мне не за что было корить себя. Хотя, конечно, я пострадал от внешней стороны жизни – она отняла у меня жену. И тогда я понял, как проживу оставшиеся дни: я понял, что должен вести себя так же, как раньше, – делать то, что всегда доставляло мне удовольствие и наполняло смыслом мою жизнь.

– Я не знала про этот эпизод с Ницше, – сказала Пэм. – Я очень хорошо понимаю тебя: Заратустра, конечно, пафосный персонаж, но я тоже его люблю. Знаешь, какое место мне больше всего нравится? Когда он говорит: «Так это была – жизнь? Ну что ж. Еще раз!»

Мне нравятся люди, которые воспринимают жизнь как есть. Не люблю тех, кто бежит от нее, – сейчас я подумала про Виджая. Знаешь, хорошо было бы поместить такое объявление в газете: на одной половине цитата из Ницше, а на другой – Шопенгауэр со своими надгробиями, и попросить людей выбрать, что им больше нравится. Это было бы любопытное голосование. И еще кое-что. – Пэм повернулась к Филипу. – Ты, конечно, догадываешься, что после того занятия я много о тебе думала. Я сейчас читаю лекции про разных знаменитостей и на прошлой неделе натолкнулась на одну любопытную фразу Эрика Эриксона, биографа Мартина Лютера. Он пишет: «Лютер возвел свой собственный невроз в болезнь всего человечества и затем попытался решить за весь мир то, что не сумел решить за себя». Мне кажется, Шопенгауэр – как Лютер; тоже поддался этому заблуждению, а ты последовал его примеру.

– Возможно, – примирительно ответил Филип. – Невроз – это болезнь общества, и нам следует завести две психотерапии – как и две философии – для разных типов людей: одну для тех, кто больше всего ценит общение, а другую для тех, кто предпочитает жизнь духовную. Достаточно взглянуть на то, сколько людей сегодня посещает буддистские центры.

– Я давно хотела тебе сказать, Филип, – неожиданно вмешалась Бонни. – Мне кажется, ты не совсем верно понимаешь буддизм. Я была в буддистских центрах, и там все внимание обращалось на мир – на любовь, доброту, единение с другими людьми – а не на одиночество. Хороший буддист может быть очень активным в жизни – даже в политике, если он действует из любви к людям.

– Получается, – сказал Джулиус, – что ты однобоко подходил к вопросу. И вот тебе еще один пример. Ты много раз цитировал философов, их взгляды на смерть и одиночество, но ничего не сказал о том, что те же самые философы – сейчас я имею в виду древних греков – говорили про радости philia, дружбы. Один мой учитель как-то повторил слова Эпикура, который сказал, что дружба – одна из главных составляющих человеческого счастья и что есть в одиночку, без близкого друга, значит уподобляться дикому льву или волку. А Аристотель считал, что друзья пробуждают в нас самое лучшее, самое высокое – кстати, точно так же должен действовать и идеальный психотерапевт. Как ты, Филип? – спросил Джулиус. – Мы не слишком на тебя навалились?

– Могу возразить, что ни один из великих философов никогда не был женат. Исключением был Монтень, но и тот был настолько равнодушен к семье, что даже не помнил точно, сколько у него детей. Но какой смысл говорить об этом, если у нас осталось только одно занятие? Трудно говорить, когда никто не верит – ни в тебя, ни в твои планы, ни в твои теории.

– Если ты имеешь в виду меня, то это не так. Ты способен на многое – и уже многое сделал для группы. Правильно я говорю? – Джулиус обвел глазами присутствующих. Все дружно и энергично закивали, а Джулиус добавил: – Но если ты хочешь стать консультантом, ты обязан научиться общению. Хочу тебе напомнить, что у большинства, если не у всех твоих клиентов, будут проблемы с общением, и если ты хочешь стать терапевтом, ты должен разбираться в этих вопросах – иного пути нет. Взгляни на тех, кто сидит в этой комнате: каждый пришел сюда из-за проблем в общении. Пэм не могла разобраться со своими мужчинами. Ребекка страдала от того, что ее внешность мешает ей общаться с людьми. Тони вечно скандалил с Лиззи и дрался с каждым прохожим. И так далее. – Джулиус замялся, но решил закончить список: – Гилл пришел из-за семейных проблем. Стюарт – потому что жена грозила его бросить. Бонни – от своего одиночества и проблем с дочерью и бывшим мужем. Как видишь, от этого никуда не деться. Вот почему я настаивал, чтобы ты пришел в мою группу.

– Тогда у меня никаких шансов. Мне нечем похвастаться: мои отношения на нулях – ни семьи, ни друзей, ни любовниц. Больше всего я дорожу своим одиночеством – никто даже не знает, до какой степени я одинок.

– Пару раз я приглашал тебя перекусить, – сказал Тони, – но ты всегда отказывался. Я думал, у тебя другие планы.

– Вот уже двенадцать лет я ем один – может, паpa бутербродов с кем-нибудь иногда… Ты прав, Джулиус, Эпикур сказал бы, что я уподобился дикому волку. Как-то раз после занятий мне стало очень плохо, и тогда я подумал, что в моем хрустальном замке царит вечный холод: в группе – тепло, в этой комнате тепло, а в моем доме арктический холод. Что же касается любви, то это не для меня.

– А женщины – сотни женщин, – про которых ты рассказывал? – возразил Тони. – Неужели не было ни капли любви? Не поверю, чтобы в тебя никто не влюблялся.

– Это было давно. Если кто-нибудь и влюблялся в меня, я делал все, чтобы не встречаться с ними больше. И даже если кто-то из них любил, то любил не меня – не настоящего меня, – а только мои действия, мою технику.

– Так кто же настоящий ты? – спросил Джулиус. Голос Филипа вдруг зазвучал с необыкновенной серьезностью:

– Помнишь, кто я был, когда мы встретились? Терминатор. Химик, уничтожавший вредных насекомых. Лишавший их способности размножаться с помощью их собственных гормонов. Ну как? Разве не смешно? Киллер с гормонным оружием.

– Так кто же настоящий ты? – повторил Джулиус.

Филип посмотрел ему прямо в глаза:

– Чудовище. Хищник. Одиночка. Истребитель насекомых. – Его глаза наполнились слезами. – Ослепленный злобой. Неприкасаемый. Никто и никогда не любил меня. Никто не мог меня полюбить.

В этот момент Пэм вскочила и бросилась к Филипу. Она быстро сделала знак Тони поменяться с ней местами, села рядом с Филипом, взяла его за руку и тихо сказала:

– Я могла полюбить тебя, Филип. Ты был самым красивым, самым очаровательным мужчиной в моей жизни. Я несколько месяцев звонила и писала тебе после того, как ты сказал, что между нами все кончено. Я могла бы полюбить тебя, но ты втоптал…

– Тс-с-с. – Джулиус, протянув руку, коснулся плеча Пэм, делая ей знак замолчать. – Нет, Пэм, не то. Вернись к тому, что ты сказала. Скажи это снова.

– Я могла бы полюбить тебя.

– И ты был самым… – подсказал Джулиус.

– И ты был самым красивым мужчиной в моей жизни.

– Еще раз, – прошептал Джулиус.

Все еще держа Филипа за руку и глядя ему прямо в глаза, из которых ручьями лились слезы, Пэм повторила:

– Я могла бы полюбить тебя, Филип. Ты был самым красивым мужчиной…

При этих словах Филип вскочил и, закрыв лицо руками, выбежал из комнаты.

Тони немедленно подскочил к двери:

– Мой выход.

Но Джулиус встал и подал Тони знак вернуться на место:

– Нет, Тони, на этот раз мой.

Он вышел из комнаты. Филип стоял в конце коридора, отвернувшись лицом к стене, и, подложив руку под голову, рыдал. Джулиус подошел к нему и обнял его за плечи:

– Это хорошо, что ты выпустил все это наружу. А теперь нам нужно вернуться.

Филип, судорожно вздыхая, решительно затряс головой и принялся всхлипывать еще громче.

– Ты должен вернуться, мой мальчик. Ради этого ты сюда пришел – ради этого самого момента, и ты не должен от него отказываться. Ты хорошо поработал сегодня – именно так, как и должен был, чтобы стать терапевтом. До конца занятий осталось несколько минут. Просто пойди и посиди вместе с нами – я прослежу, чтобы все было в порядке.

Филип протянул руку и быстро, всего на мгновение, задержал свою ладонь на руке Джулиуса, затем выпрямился и вернулся с Джулиусом в комнату. Когда Филип уселся на место, Пэм дружески погладила его по руке, а Гилл, сидевший с другой стороны, обнял за плечи.

– Как ты, Джулиус? – спросила Бонни. – Выглядишь усталым.

– Нет-нет, я чувствую себя превосходно. Мне так хорошо, я просто восхищаюсь вами, друзья мои, – и рад, что в этом есть и моя заслуга. Если честно, я еле держусь на ногах, но порох у меня еще найдется, так что на наше последнее занятие меня хватит.

– Джулиус, – сказала Бонни, – ты не против, если в следующий раз я принесу прощальный торт?

– Конечно, нет, любой морковный торт приветствуется.

Но их последней встрече так и не суждено было состояться. На следующий день Джулиуса одолела нестерпимая головная боль, несколько часов спустя он вошел в кому и через три дня умер. Неделю спустя в условленный час группа в молчаний собралась в кафе вокруг прощального морковного торта.

Назад Вперед

Шопенгауэр как лекарство


Опытный психотерапевт Джулиус узнает, что смертельно болен. Его дни сочтены, и в последний год жизни он решает исправить давнюю ошибку и вылечить пациента, с которым двадцать лет назад потерпел крах... Ирвин Д.Ялом — американский психотерапевт, автор нескольких международных бестселлеров, теоретик и практик психотерапии и популярный писатель. Перед вами его роман. «Шопенгауэр как лекарство» — книга о том, как философия губит и спасает человеческую душу.

ЗАДАТЬ ВОПРОС
ПСИХОЛОГУ

Владимир Каратаев
Психолог, психоаналитик.

Софья Каганович
Психолог-консультант, психодраматерапевт, психодиагност.

Андрей Фетисов
Психолог, гештальт-терапевт.

Катерина Вяземская
Психолог, гештальт-терапевт, семейный терапевт.

© PSYCHOL-OK: Психологическая помощь, 2006 - 2024 г. | Политика конфиденциальности | Условия использования материалов сайта | Администрация